Неточные совпадения
Софья Андреева (эта восемнадцатилетняя дворовая, то есть мать моя) была круглою сиротою уже несколько лет; покойный
же отец ее, чрезвычайно уважавший
Макара Долгорукого и ему чем-то обязанный, тоже дворовый, шесть лет перед тем, помирая, на одре смерти, говорят даже, за четверть часа до последнего издыхания,
так что за нужду можно бы было принять и за бред, если бы он и без того не был неправоспособен, как крепостной, подозвав
Макара Долгорукого, при всей дворне и при присутствовавшем священнике, завещал ему вслух и настоятельно, указывая на дочь: «Взрасти и возьми за себя».
Но у
Макара Ивановича я, совсем не ожидая того, застал людей — маму и доктора.
Так как я почему-то непременно представил себе, идя, что застану старика одного, как и вчера, то и остановился на пороге в тупом недоумении. Но не успел я нахмуриться, как тотчас
же подошел и Версилов, а за ним вдруг и Лиза… Все, значит, собрались зачем-то у
Макара Ивановича и «как раз когда не надо»!
В самом деле, могло быть, что я эту мысль тогда почувствовал всеми силами моей души; для чего
же иначе было мне тогда
так неудержимо и вдруг вскочить с места и в
таком нравственном состоянии кинуться к
Макару Ивановичу?
Ответы
Макару Ивановичу посылались моею матерью вскорости и всегда писались в
таком же точно роде.
Когда мельник Ермилыч заслышал о поповской помочи, то сейчас
же отправился верхом в Суслон. Он в последнее время вообще сильно волновался и начинал не понимать, что делается кругом. Только и радости, что поговорит с писарем. Этот уж все знает и всякое дело может рассудить. Закон-то вот как выучил… У Ермилыча было страстное желание еще раз обругать попа
Макара, заварившего
такую кашу. Всю округу поп замутил, и никто ничего не знает, что дальше будет.
— А что
же я поделаю с ним? — отвечал вопросом о.
Макар. — По-нашему, по-деревенски,
так говорят: стогом мыши не задавишь.
Проезжая мимо Суслона, Луковников завернул к старому благоприятелю попу
Макару. Уже в больших годах был поп
Макар, а все оставался
такой же.
Такой же худенький, и хоть бы один седой волос. Только с каждым годом старик делался все ниже, точно его гнула рука времени. Поп
Макар ужасно обрадовался дорогому гостю и под руку повел его в горницы.
— Бога мне, дураку, не замолить за Галактиона Михеича, — повторял Вахрушка, задыхаясь от рабьего усердия. — Что я
такое был?.. Никчемный человек, червь, а тетерь… Ведь уродятся
же такие человеки, как Галактион Михеич! Глазом глянет — человек и сделался человеком… Ежели бы поп
Макар поглядел теперь на меня. Х-ха!.. Ах, какое дело, какое дело!
Такая же участь постигла второго, третьего, четвертого, —
Макар клал влоск последних самосадских борцов.
Эта жадность возмутила Мосея до глубины души, и он с удовольствием порешил бы и солдата вместе с вероотступником Кириллом. Два сапога — пара… И
Макар тоже хорош: этакое дело сделали, а он за бабенкой увязался! Непременно и ее убить надо, а то еще объявит после. Все эти мысли пронеслись в голове Мосея с быстротой молнии, точно там бушевала
такая же метель, как и на Чистом болоте.
Сидит и наговаривает, а сам трубочку свою носогрейку посасывает, как следует быть настоящему солдату. Сначала
такое внимание до смерти напугало забитую сноху, не слыхавшую в горбатовской семье ни одного ласкового слова, а солдат навеличивает ее еще по отчеству. И какой
же дошлый этот Артем, нарочно при
Макаре свое уважение Татьяне показывает.
— Конешно, родителей укорять не приходится, — тянет солдат, не обращаясь собственно ни к кому. — Бог за это накажет… А только на моих памятях это было, Татьяна Ивановна, как вы весь наш дом горбом воротили. За то вас и в дом к нам взяли из бедной семьи, как лошадь двужильная бывает. Да-с… Что
же, бог труды любит, даже это и по нашей солдатской части, а потрудится человек — его и поберечь надо. Скотину, и ту жалеют…
Так я говорю,
Макар?
— А
так бы думал, что за здоровье господина моего надо выпить! — отвечал
Макар Григорьев и, когда вино было разлито, он сам пошел за официантом и каждому гостю кланялся, говоря: «Пожалуйте!» Все чокнулись с ним, выпили и крепко пожали ему руку. Он кланялся всем гостям и тотчас
же махнул официантам, чтоб они подавали еще. Когда вино было подано, он взял свой стакан и прямо подошел уже к Вихрову.
— Ну это что
же! — произнес что-то
такое Макар Григорьев. — Есть оттуда оказейка, приехал один человек.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо было уж оставаться в грязной комнатишке
Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий на гроб и обитый совершенно
таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый уже черным сукном, на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг в дорогом переплете, а сзади стола, у стены, стояло костяное распятие.
А
так как последнему это было
так же хорошо известно, как и дедушке, то он, конечно, остерегся бы сказать, как это делается в странах, где особых твердынь по штату не полагается: я вас, милостивый государь, туда турну, где
Макар телят не гонял! — потому что дедушка на
такой реприманд, нимало не сумнясь, ответил бы: вы не осмелитесь это сделать, ибо я сам государя моего отставной подпоручик!
Макар смотрел на татар враждебно и каждый раз ворчал, что этого им еще мало. Когда
же он встречался с чалганцами, то останавливался и благодушно беседовал с ними: все-таки это были приятели, хоть и воры. Порой он даже выражал свое участие тем, что, подняв на дороге талинку, усердно подгонял сзади быков и коней; но лишь только сам он делал несколько шагов, как уже всадники оставались сзади чуть заметными точками.
Макар действительно слышал это от стариков, но
так как во время своей жизни видел нередко, что татары уезжали на краденых конях до самого города, то, понятно, он старикам не давал веры. Теперь
же он пришел к убеждению, что и старики говорят иногда правду.
И он стал обгонять на равнине множество всадников. Все они мчались
так же быстро, как и первый. Кони летели, как птицы, всадники были в поту, а между тем
Макар то и дело обгонял их и оставлял за собою.
Пария от брамина был
так же далек, и пропасть между ними была почти
так же непереходима, говорят, как пропасть между
Макаром Алексеичем и его превосходительством.
Их громадность в состоянии подавить и не одного
Макара Алексеича, который сознается: «Случается мне рано утром, на службу спеша, заглядеться на город, как он там пробуждается, встает, дымится, кипит, гремит, — тут иногда пред
таким зрелищем
так умалишься, что как будто бы щелчок какой получил от кого-нибудь по любопытному носу, да и поплетешься, тише воды, ниже травы, своею дорогою и рукой махнешь!..» Подобное
же впечатление производят чудеса современной цивилизации, нагроможденные в Петербурге, на Аркадия, друга Васи Шумкова.
— Predestine, [предопределено (франц.)] — прошептал он, обливаясь холодным потом и сжимая записочку в руках, — predestine! Пуля найдет виноватого! — промелькнуло в его голове. — Нет, не то! Чем
же я виноват? А вот там есть другая пословица: на бедного
Макара и
так далее.
Отыскал Евграф Макарыч знакомую купчиху, попросил ее за сваху быть. Без свахи нельзя — старозаветный обычай соблюсти необходимо. Решили после ярмарки ехать в Москву и там свадьбу играть. По-настоящему жениху бы с родней надо было ехать к невесте, да на это
Макар Тихоныч не пошел бы… Гордыня!.. Поедет
такой богатей к купцу третьей гильдии… Как
же!..
—
Так же и будет, как сказываю, — отозвался
Макар Тихоныч.
— Чтой-то вы,
Макар Тихоныч? — вступился Залетов. — Как
же можно
так обижать?